Возвращение мифа, Борис Над

ВОЗВРАЩЕНИЕ МИФА

Противоречивые процессы "демифологизации" и "ремифологизации" не неизвестные древним цивилизациям, в которых старые мифы иногда бывают уничтожены (демифологизация) и заменены новым (ремифологизация). Другими словами, здесь демифологизация и ремифологизация обусловленыe и зависимые процессы. Они не ставят под вопрос самую мифическую основу традиционного сообщества; кроме того, они хранят ее актуельной и живой.

Кстати, миф – кроме в исключительных случаях крайней деградации и секуляризации одной традиции и культуры – для нас это не фикция примитивных, суеверия или недоразумения, а очень краткое выражение высших сакральных истин и принципов, которые, по мере возможности, „переводятся“ на конкретный язык земной реальности. Миф сакральная истина выраженная популярным языком. Там где предположения теряются, необходимые для его понимания, надо сбросить одно мифическое содержание, чтобы на его место пришло другое.

Опасные интуиции

Миф, в традиционным культурам, большое поле антитезы, в котором, как указывает капитальное произведение И. Я. Бахофена Матриархат, сталкиваются два больших и непримиримых принципов: уранический и хтонический, патриархальный и матриархальный, проектируя себя во все второстепенные модальности, от государственного и общественного строя до искусства и культуры. С появлением индоевропейских, патриархальных захватчиков на почве старой матриархальной Европы началась борьба двух противоположных принципов, чьи некоторые эпизоды освещает студия Бахофена. В данном случае, старые матриархальные мифы и культы заменяются патриархальнымi, через параллельные и переменные процессы де-и ремифологизации, и следы этой борьбы встречаем также в некоторых мифических сюжетах, которые могут быть понятым, как и очень краткую религиозно-политическую историю, таким образом, как их интерпретирует Роберт Грейвс в своей книге Мифы Древней Греции.

            Напротив, демифологизация, которая в Греции достигает своего пика после Ксенофана (565-470), полная и радикальная. За ней не следует никакая ремифологизация, она является результатом полной десакрализации и профанации культуры, где получается гашение мифического и пробуждение исторического сознания, когда человек перестает понимать себя как мифическое, и начинает понимать себя как историческое бытие. Феномен, который имеет аналогию с двумя моментами в истории: в первую очередь, с демифологизацией, которую приносит раннее христианство. Для первых христианских богословов, миф – это противоположность Евангелию, а Иисус был исторической фигурой, чью историчность отцы доказывают и защищают перед неверующим. В отличие от того есть реальная ремифологизация среднего века, с рядом примеров ревитализации древних мифических содержаний, зачастую конфликтующих и непримиримых, от мифа о Граале и мифа о Фридрихе Втором, до эсхатологических мифов эпохи крестовых походов и разнообразных мифов тысячелетия. Без сомнения речь толко идет о реактуализации намного старших мифологических содержаний и их "опасных интуиций", которые превышают свои поводы и свидетельствуют о живом присуствии мифических сил внутри исторического мира, никакие демифологизации которoго не успевают искоренить или потушить.

Потребительская мифология. Полночь истории

            Другим примером радикальной демифологизации является демифологизация, которая начинается с эпохи иллюминизма, чтобы дотыгла своего пика в "технологической вселенной". Она (как и предыдущие) прямое выражение деградации и упадка современного человека, который не мифическое или историческое бытие, а лишь "потребитель" внутри "потребительской и технократической цивилизации" или просто добавление технологической вселенной. Героический импульс, который двигал человека, как мифическое, так и историческое бытие, онемел. Деструктивные силы демифологизации постоянно чистят и отстраняют мифические примеси из области потребительской цивилизации и человеческой памяти в целом, уничтожая "опасные интуиции", которые содержатся в них. Внутри технологической вселенной, которая является только завершающей стадии упадка (современного) человека, наконец-то закрывает горизонт человеческого, потому что здесь человек имеет только одну силу и только одну свободу: силу, чтобы тратил и свободу, чтобы покупал и продавал. Эта свобода и эта власть свидетельствуют о смерти человека (который известнен мифу и истории), потому что внутри технологической вселенной и потребительской цивилизации все, что превосходит "потребительское животное" просто не может существовать. "Смерть искусства" о которой говорят исторические авангарды – это простое следствие смерти человека, сначала в качестве мифического, а потом в качестве исторического бытия.

            Конечно, процесс демифологизации никогда не может быть завершен, по той простой причине, что разрушение не касается самых мифических сил. Они снова появляются и возвращаются назад в историю, то ли под маской «исторического», то ли, как что-то, что противостоит истории. Это относится и к одномерной вселенной технократической утопии. В результате того, в потребительской цивилизации реальные мифические содержания заменяются симулякрами мифического: дикорастущими суб-культурными идеологиями, т.е. "потребительской мифологей", чьи герои – личности comic strip-а, таких как Супермен.

            Но, исчерпание долгими и деструктивными процессами демифологизации не обозначает возвращение в мифическое время.

            "Мы стоим в полночи истории; часы пробили двенадцать, и мы смотрим вперед, в темноту, где видны контуры будущих вещей. Эта точка зрения сопровождается дрожью и тяжелыми предвещениями. Вещи, которые мы видим или думаем, что видим – у них еще нет названия, они безымянны. Если мы обратимся к ним, не ударим их точно и они уходят от петли нашей власти. Когда говорим мир, может начать война. Планы о счастье в мгновение ока превращаются в смертоносные".

            Короче говоря: "Грубые вторжения, которые во многих местах превращают исторические ландшафты в элементарные, скрывают изменения мелкой, но агрессивной категории" (Эрнст Юнгер: Стена времени).

На заре истории

            В произведении У стены времени немецкий писатель Эрнст Юнгер говорит о переходе мифа в историю, о моменте в котором мифическое сознание замененяется историческим. История, конечно, не существует, сколько существует человек: историческое сознание отвергает как неисторические огромные пространства и эпохи («праистория»), эти народы, цивилизации и страны, потому что "некоторые лица, некоторые события должны иметь совсем конкретные характеристики, чтобы получились историческими". Ключ для этого перехода, по мнению автора, позволяет именно произведение Геродота, через которое человек  сегодня "проходит как сквозь землю, освещенную лучами рассвета":

            "До него (Геродота) было что-то иное, мифическая ночь. Эта ночь, однако, не была темнотой. Это был сон, и она знала иного способа связи между людьми и событиями исторического сознания и ее селективных сил. Это вносит лучи рассвета в произведение Геродота. Он стоит на вершине горы, которая разделяет день от ночи: не только две эпохи, а также два вида эпох, два типа света ".

            Другими словами, реч идет о переходе от одного способа существования в что-то совсем другое, что мы называем историей. Это момент смены двух циклов, которые не можем идентифицировать со сменой исторических эпох - это на самом деле глубокое изменение в способе существования человека. Сакральное отступает образом предыдущих эпох, древние культы исчезают и на их место приходят религий, которые сами вскоре после этого становятся а-историческими или анти-историческими, даже когда инициируют события и исторические переплеты. Крестовые походы, на которые вызывает Западная Церковь, углубляют разделения и расколы, а в конечном итоге порождают Реформацию, которая началась с религиозным восхищением и желанием вернуться к "библейском начале", чтобы окончить историческим движением, которое открывает путь для свободного развития промышленности и технологий - неограниченного нормами (христианской) традиции, и свободным от человеческих надежд и желаний.

Гримаса ужаса

            Исторический мир, контуры которого можно распознать у Гомера, который был сформирован у Фукидида и который достигал своего зенита где-то в конце предпрошлого и в начале ХХ века, с нечеткими границами и в пространстве и во времени, но с ясным сознанием своих законов и устройств, начинает рушиться; огромное здание истории становится нестабильным, как признак проникновения до тех пор неизвестных иностранных сил. Эти силы имеют титанический, элементарный характер, сначала показан в технических бедствиях, от которых пострадали сотни тысяч жертв, а затем, в катаклизмических событиях ХХ века, в мировых войнах и революциях, миллионы убитых и искалеченных. Высвобождение ядерной энергии, радиация и экологическое разрушение, которыми подвергаются огромные территории, ежедневные кровавые налоги, то ли принесится в жертву "прогресса" в мирное время, то ли непосредственное следствие военных вмешательств и конфликтов, являются чем-то, что выходит из рамок, установленных историческим миром. Конечно, история тут не заканчивается, как и считал Маркс или Фукуяма. Более заметным является ускорение исторического времени, которое концентрирует события и сокращает расстояние между ключевыми точками поворота истории. Кстати, речь идет об этом, что здесь не действуют только силы, которые мы назвали историческими, и что роль человека в этих событиях принципиально меняется: он уже не в состоянии работать наравне с богами, следовать за ними, противостоять им или даже подчинять их, как это миф предпологал. Он больше не является активным участником истории, управляемый страстями или по собственной воле, как это происходит в зрелой исторической эпохи. Он становится игрушкой чего-то неизвестного, участвуюя в событиях, которые превосходят его, против его воли и мимо его замыслов.

            Выражение веселой уверенности постепенно сменяется гримасой ужаса.Человек, который до недавнего времени считался суверенным и государьем, узнает свою слабость. Средства, в которые пологал надежды, являются слабыми или в решающем моменте восстают против своего создателя. Технологические системы и социальные устройства имеют свою изнанку, свои автоматические черты, которые не сдерживают, а побуждают деструкцию, что человека ведет в положение ученика чародея, который освободил силу, с которой не может равнятся. Коррупция, криминал, насилие и террор являются следствием, а не причиной. Политические ответы , независимо от цвета и знака, не предлагают решения, а увеличивают хаос. Если не наступило время паники, человек бы, по крайней мере, получил осознание собственного упадка.

            Все это было бы немыслимо в зрелой исторической эпохе, потому что человек все еще держал себя в руках, а таким образом и историю; поэтому история не могла имет другого направления ни смысла, кроме этого, который дал сам человек, его собственными поступками и мыслями. Каждая концепция ''смысла истории'' есть концепция формирования человека, пока в классической исторической эпохе человек не формируется, а он уже есть. Вопрос о "смысле истории" поэтому не имеет смысла, и его действительно не найдем у классических писателей, начав от Геродота. Вопрос о "смысле истории", который всегда встречается вне человека, становится возможным только тогда, когда фокус истории перемещается вне человека, то ли в социальную сферу, то ли в сферу технологических отношений.

            Современный человек слишком поздно узнает свои слабости, но его перелом не обвиняет миф или историю, а именно слабость и трусость современного человека. Мир "цивилизованных ценностей", исторический мир в целом, который он создал, показался гораздо слабее, чем мы привыкли верить – слабее структурально, духовно и нравственно. При первых признаках тревоги, он начинает разрушатся, раскрывая, фактически, внутреннюю готовность к капитуляции современного человека.

          Это ''полночь истории'', которая вскоре будет заменена чем-то различным, а этот момент перехода отмечает размах титанических сил, требующих жертв в крови.

К постистории: пробуждение мифа

История, следует повторить, не существует так долго, как человек на земле. Но, осознание того, является поздно в истории, кажется, лишь на ее самом конце, когда происходит изменение границ и времени и пространства: с одной стороны, выявление далекого прошлого человека, с потерянными цивилизациями, затем, прошлости планеты и вселенной, а с другой, космических пространств, океанских глубин, или внутренности самой земли, через археологические и геологические слои, почти путем Верна. Новые перспективы вызвают головокружение. Предыстория и постистория проявляют интерес только тогда, когда здание истории становится ветхим. Но отвращение человека от истории к тому, что до сих пор не в состоянии воспринять, или ясно увидеть, теперь напоминает на бег.

            По этом или ином пути, технологическая вселенная и потребительская цивилизация придет к своему концу, как классическая историческая эпоха заканчивается технократией, тоталитарным строем в его полной форме, который не возникает из мужества, ни силы, но из трусости, слабости и страха. Невозможно сказать, как долго это будет длиться. Не имеет значения, произойдет ли это из-за внутреннего истощения, перенапряжения или катастрофы, или все это вместе. Но в каждом из этих случаев, перелом является лишь следствием невозможности человека пребывать дальше внутри исторического мира, чтобы им правил как суверенное бытие.

Возвращение мифа, однако, не возможно в смысле возврата в состояние "предыстории". Мифические силы остаются присутным, как это было в случае на протяжении всего исторического периода, но они не могут установить предыдущее состояние, потому что им не хватает предположение; в первую очередь, нет "субстрата" плодородной земли. Современный человек слишком слаб для этого, в духовном, психологическом и даже в „физиологическом“ смысле.

Вместе с историей, постепенно исчезает и культура в ее настоящем значении, которая, в основном, только инструмент социального инжиниринга. В технократической утопии (в отличие от культуры исторического периода), массовая культура является лишь одним из способов провождения энергии и управления утопических фантазий и желаний масс; элитарная культура, которая постоянно бродит между конформизмом и отрицанием, между отрицанием и скепсисом, между скепсисом и иронией, и обратно к конформизму, по существу остается средством демифологизации и уничтожения опасных интуиций, содержащихся в мифе, что позволяет более или менее легко интегрироваться в технологическую вселенную, с иллюзией свободной воли. Появление и пробуждение этих опасных интуиций и притаивших архетипов, на маржам технократического социального механизма, создает конфликтные ситуации и приводит к задержкам в его функционировании.

В пространствах на другой стороне технократической утопии, культуре придется принимать более традиционную роль, чем это было в потребительской цивилизации. Распад исторического мира в его позднем этапе, котором мы тепер присуствуем, позволяет нам увидеть некоторые его аспекты.

В течение большей части исторического периода, культура – привилегированное место священных и мифических сил. Это один из способов, в которых мифические силы вновь проникают в исторический мир, осознавая себя в истории, в отличие от технологической Вселенной, в которой они обычно проявляются через фольклорные стихии субкультуры, чаще всего искажены до неузнаваемости, как симулякры мифического, а не как его надежные выражения. Они больше свидетельствуют о вечной и ненасытной необходимости человека к мифическим содержаниям, чем они являются признаком их реального присутствия.

Культура в пост-технократической эпохе тесно связана с восстановлением ремифологизации, в смысле узнавания и пробуждения истинных мифических содержаний, в знаке ревитализации и инновации древних и традиционных форм, вместо, как прежде, их экзорцизма. Смысл и цель демифологизации, напротив, должна быть ограничена той, которую имела в традиционных обществах: очисткой вырожденных "фольклорных" мифических форм, чтобы их место тех поступили те, которые достоверно представляют традицию.

Борис Над

Перевод с сербского Иванна Белич